Vivre

В тот вечер я проснулся с осознанным желанием умереть. Это желание зрело во мне уже несколько лет, зародившись где-то в недрах души сначала неосознанным чувством хронической усталости, потом оно переросло в глубочайшую апатию, и вот, наконец, оформилось четким и откровенным пониманием того, что я больше не хочу существовать, - ни годом, ни месяцем, ни днем более.
Я жил на этой Земле уже без малого триста лет. Невероятно много по меркам человеческой жизни и не слишком долго по сравнению с данным мне изначально бессмертием. Когда-то я любил жизнь и брал от нее все, что она могла дать таким, как я. Я ни в чем себе не отказывал, всегда имея на это деньги: так уж получилось, что я умел их делать, обладая несколькими то ли талантами, то ли просто способностями, основанными на моей интуиции, и отчасти - невероятной везучести. Последняя не раз реально спасала меня от смерти. Люди не умели прощать таким,  как я, некоторых особенностей нашего образа жизни. Тогда я еще любил жизнь, не хотел умирать и не позволял себя убить. С тех пор многое изменилось, и сегодня я бы с радостью позволил любому желающему вогнать мне в сердце осиновый кол. Но в рациональном двадцать первом веке в существование подобных мне мало кто верил, а посему очередь из желающих решить мои проблемы с жизнью ко мне не стояла.
Я менял города, страны, женщин, имена и фамилии, постепенно тоже внутренне меняясь. Причем я отчетливо понимал, что все эти перемены к худшему. Когда-то мне не повезло родиться романтиком. Обостренное восприятие мира и себя в нем долгое время изрядно мешало мне, пока душа под воздействием собственного жизненного опыта, общения с себе подобными и людьми, перед которыми я в большинстве случаев не открывал своей подлинной сущности, не начала покрываться толстым слоем коросты. Сначала мне было больно смирится с таким преображением своей души, потом это прошло, однако через какое-то время снова стало тяготить, а в последние годы сделалось просто невыносимым.
Я уже давно не мстил людям за убитых ими некогда родителей, - со временем эта рана зарубцевалась и перестала болеть. Я не забыл те чувства горечи и боли, что душили меня, когда я узнал о том, что и как с ними случилось, и свое желание мстить людям и убивать их всех подряд только за то, что они – люди. Я и убивал, но не всех поголовно, а лишь тех, кому реально надо было мстить за родителей. Надо признать, что на невиновных у меня просто не поднималась рука, - то ли от малодушия, то ли от того самого врожденного благородства и романтизма, будь они трижды прокляты. Прошли годы, я многое понял и со многим смирился. В конце концов, мои родители теперь живут где-то другой жизнью, возможно, даже человеческой. Я уже давно был законопослушным гражданином… разных стран. Я никому не вырывал сердца и не отрезал головы. Я пил кровь только в той мере, в какой она была мне необходима, и если кто-то и умер после этого, то меня это мало заботило. Люди вообще мало меня волновали. Точнее, волновали лишь в той мере, в которой мне приходилось подстраиваться под них, чтобы жить в мире, принадлежащем им. Таких, как я, в этом мире теперь не так уж и много. Как выразился один классик, «иных уж нет, а те далече»… Но если утром нас станет меньше еще на один экземпляр, пожалуй, это ничего не изменит. Мир не перевернется, не взорвется и не сорвется со своей оси. А если и сорвется, то, - какое значение это будет иметь лично для меня?
Абсолютно никакого. Вампиры - самоубийцы уходят навсегда. Они не возрождаются к новой жизни в иных телах. Они больше не станут ни людьми, ни вампирами, ни кошками, ни мышками. Они просто – перестанут быть. Всего лишь. Этого боятся люди с их коротенькими жизнями, чья молодость так быстротечна, а старость длительна и мучительна. Я понимал их страхи, хоть и знал, что они напрасны: люди уходят не навсегда. Я много раз видел человеческие смерти: смерти трагические, случайные, нелепые, болезненные, мучительные, в глубокой старости и в самом что ни на есть цветущем возрасте. Меня это не волновало, но, тем не менее, я осознавал, насколько это трагично для людей, не умеющих в силу своих ограниченных способностей заглянуть за грань бытия и ответить на вопрос, что же там дальше… Люди – возвращаются, как возвращаются умершие от человеческой руки вампиры. Не возвращаются только самоубийцы. Таков закон. И я не вернусь.
Я устал. Бесконечно устал от этого мира и от своего бессмертия. От своей сущности и одиночества. От неприкаянности, в которой имел смелость сознаться только самому себе. От вечной молодости в сочетании с той самой отвратительной коростой на душе. От собственной, по человеческим меркам, внешней привлекательности и присущего представителям моего народа магнетизма. От непонимания и отторжения среди тех, кому принадлежит этот мир. От своих пороков и собственной нереализованности. От людей с их низменными и сиюминутными страстями и жестокостью, и таких, как я с их столь же низменными страстями и столь же очевидной жестокостью. От своего собственного безразличия ко всему в последнее время. От необходимости через определенные промежутки времени менять города и страны. От женщин, пустых и порочных, которых я менял еще чаще. От тупости и бесперспективности этого мира. В конце концов, от имбицила – редактора одного популярного издательства, которому в один хмурый зимний вечер лет пять назад принес на выбор две свои рукописи (как-то раз у меня в очередной раз возникло желание самореализоваться и по ходу на этом заработать). Одну, бесконечно дорогую мне, фактически мою исповедь, написанную, как он сказал мне, слишком сложным и непонятным языком для современного читателя, и вторую, которую я считал чистым извращением, - то, что сейчас принято называть детективом. «Криминальное чтиво», в котором трупы, кровь, бессмысленные и жестокие убийства грубо перемешаны с брутальным и натуралистическим сексом, столь же бессмысленным, как и убийства.
Вот эта рукопись пошла на ура. Книга была издана рекордным тиражом, обрела множество восторженных читателей, хотя я с трудом понимал, как подобное вообще могло у кого-то вызывать восторг. Потом редактор по телефону долго разливался в комплиментах моему писательскому таланту и умолял заключить с его издательством договор, по которому раз в полгода я буду предоставлять ему столь же убогие рукописи в том же духе. Этим я и занимался в последние годы, благополучно пересылал написанную мною муть в редакцию по Интернету, а потом получал на свой счет неплохие гонорары. И эта кровавая каша, при всей моей патологической любви к крови как к средству поддержания жизни, и та ахинея, которую я писал в последние годы, и которая затягивала меня все глубже и глубже, и даже сами гонорары от нее мне до бесконечности обрыдли.
Я разорвал контракт с издательством и в последний год вообще нигде не работал и ничего не писал. Я купил себе дом в частном секторе города, к счастью, с нелюбопытными соседями, которые были заняты своими собственными проблемами настолько, что им почти не было дела до моего ночного образа жизни. Единственным человеком, проявлявшим ко мне хоть какой-то интерес, была старушка Софья Абрамовна с анекдотической фамилией Рабинович, живущая за соседним забором, периодически ищущая у меня вечерами (ибо я уверил ее, что днем меня по обыкновению не бывает дома) какую-нибудь из своих тридцати трех кошек.
Софья Абрамовна была милейшим и добрейшим существом, единственным, кому в последние годы мне хотелось подарить бессмертие. Я даже как-то намекнул ей о том, что такие люди, как она, должны жить вечно. В ответ она рассмеялась и сказала, что этого-то она как раз и не хочет, потому что ее любимый Ицик уже пятнадцать лет дожидается ее на небе. Возможно, это так и было, но углубляться в размышления на эти темы я не стал. Нет, так нет, подумал я, навязываться не будем. В кои веки хотел сделать доброе дело для человека…
Итак, я понял, что с меня в этом мире уже хватит, хватит насовсем и навсегда. Я знал, что мне нужно делать: просто встретить рассвет где-то на открытой местности, желательно безлюдной, поскольку зрелище сгорающего заживо человекоподобного существа, надо полагать, не столь эстетично, - хотя какое мне было до этого дело? С другой стороны, люди порой бывают любопытны до жестокости, а порой – жалостливы, что гораздо реже, но все же. Чего доброго, кто-нибудь захочет меня потушить. Толку от этого будет ноль, но мучения мои продлятся. Не хотелось мне также созерцать в последние мгновения моей жизни и циничные любопытствующие взгляды. Нет уж, пусть рядом никого не будет, ни жестокосердных, ни доброхотов. Меня и хоронить никому не придется, - останется горстка пепла, ветер развеет… Все.
Я подумал, что мне еще повезло с таким способом самоликвидации:  проживи я еще несколько десятилетий, и лучи солнца перестанут быть для меня губительными. Я знал также, что солнце убьет меня не сразу, и какое-то время я буду испытывать сильные мучения. Зато потом… потом не будет уже ничего, а это стоило того, чтобы немного потерпеть невыносимую боль…
Я оделся и вышел из своей тайной, без окон, комнаты, в которой всегда, даже днем, было темно, как в склепе. Почему-то мне захотелось напоследок прогуляться по ночному городу и встретить рассвет на берегу реки, отделявшей частный сектор, где я жил, от спального района, где иногда поздними вечерами я «пользовался услугами» запоздно возвращавшихся с работы прохожих. Сегодня мне уже не хотелось человеческой крови, более того, я предполагал, что она мне больше не понадобится никогда.
За окном был сентябрьский вечер, довольно стылый и ветреный: осень ворвалась в город как-то внезапно и всерьез. Я надел плащ и открыл дверь, чтобы выйти из дома, - просто выйти, как это обычно делают люди, без всяческих спецэффектов, с которыми у людей обычно принято ассоциировать вампиров. В этот момент зазвонил телефон. Чертыхнувшись, я все же вернулся в комнату, оставив дверь открытой. Совершенно непонятно, почему я решил ответить на звонок, - неужели что-то внутри меня еще надеялось, что кому-то удастся отговорить меня сегодня от рокового шага?
-Привет, Макс! – ожила телефонная трубка.
-Привет, Клэр!
Клэр была моей ровесницей, возможно, немного старше или немного младше, - принципиального значения это не имело. Все то время, что я жил в этом городе, мы делали вид, что любили друг друга. Впрочем, это было слишком громко сказано, поскольку в нас обоих уже давно не осталось места для любви, - мы просто периодически встречались то на моей, то на ее территории, пили кровь и вино до полного беспамятства, а потом долго и бессмысленно занимались сексом, уже не получая от него никакого удовольствия. Просто больше заняться было нечем. Просто больше ничего не хотелось. Не хотелось и этого секса, - по крайней мере, меня уже давно не волновала Клэр, и она об этом знала, но относилась ко всему этому как-то проще, а посему звонила мне далеко не каждую ночь, - как я понимал, у нее были и другие любовники. Мне это было глубоко параллельно, особенно в последнее время.
-Макс, ты приедешь ко мне сейчас?
-А что, у тебя сегодня моя очередь?
-Да нет, просто тебя давно не было, я решила, что сегодня для разнообразия это можешь быть и ты…
-Прости, Клэр, сегодня это буду не я. И завтра. И послезавтра. И всегда.
-Чего так? – удивилась она, -  ты что, окончательно стал импотентом?
А какого еще вопроса я мог ждать от Клэр?
-Клэр, я должен тебе сказать… Если ты поймешь… Я решился. Я больше так не могу.
-Ты что, серьезно решился покончить с собой?
-Да. Прямо сегодня. Выйду на солнышко к утру.
-Ты идиот!
Что-то оборвалось в моей душе. Сейчас она попросит меня не делать этого, скажет, что любит меня или что-то в этом роде. И я, может быть, даже в это поверю, потому что, черт возьми, когда-то мне очень хотелось, чтобы меня кто-то любил! И не надо врать самому себе, что даже сейчас мне этого уже не хочется.
-Ты идиот! – продолжала Клэр, - ты выбрал для этого осеннее холодное утро с туманом, затяжным рассветом и скудным солнышком! Будешь вяло дымиться и долго мучиться. Надо было сделать это на прошлой неделе, если уж не захотел летом, когда солнце было еще яркое…
Похоже, я действительно идиот, потому что ждал от нее совсем других слов.
-Зато я успею насладиться рассветом, Клэр. Я его никогда не видел. Ну, хоть один раз посмотрю.
-А, ну удачи тебе! Если все-таки передумаешь, приходи…
Я повесил трубку и понял, что теперь-то я точно не передумаю.
Что-то мягкое и теплое потерлось о мои ноги. Так и есть: пока я вел этот дурацкий разговор с Клэр, в открытую дверь заскочила очередная кошка Софьи Абрамовны. Точнее – маленький черный котенок с огромными, доверчивыми глазами, похожими на ягоды крыжовника, с вертикальными щелочками зрачков.
Я хотел выкинуть котенка на улицу, но он словно почувствовал это и забился под шкаф. Я принялся шарить там рукой, - котенок прижался к стенке, я не дотягивался до него, а он не собирался покидать своего убежища. Только этого мне еще не хватало! Менять свои планы из-за кота, даже черного, я не собирался. Ладно, пусть сидит там, сколько ему вздумается. Я оставлю дверь открытой, - есть захочет, вылезет и вернется к своей хозяйке. А если в дом зайдет кто-то посторонний и позарится на мое добро, - милости прошу! В конце концов, какое мне теперь дело до моего имущества?
Я все-таки вышел из дома и направился к калитке. Навстречу мне семенила Софья Абрамовна.
-Максим, вы уходите?
-Я уезжаю, Софья Абрамовна.
-Уезжаете? И без чемодана? Нет, Максим, так не бывает!
-Я уезжаю без чемодана, Софья Абрамовна. Так бывает. Кстати, ко мне заскочил ваш котенок. Я оставил дверь открытой, вы можете его забрать. Извините, я тороплюсь. Прощайте, Софья Абрамовна.
Я оставил старушку пожимающей в недоумении плечами: «Уезжает без вещей, дверь не запер, странно!»
-Жениться тебе надо, Максимушка! – услышал я вслед окрик Софьи Абрамовны, - только не на этой твоей вертихвостке!
Как же, милая старушка, женюсь я… При всей моей необъяснимой симпатии к вам и вашей столь же непонятной доброте ко мне выполнить ваше пожелание я не смогу никак, - хотя бы потому, что к утру я просто не буду существовать ни телесно, ни в виде свободной души. Я самоубийца, Софья Абрамовна…
…Я шел по пешеходной зоне моста через небольшую грязноватую реку, по которой холодный осенний ветер гнал крупную зыбь. Ветер был колючим и назойливым, и  я упорно гнал от себя мысли, что завидую людям, проносящимся мимо в теплых автомобилях. Какой идиот придумал, что такие, как я, не чувствуют холод? Просто сейчас это должно быть мне безразлично. Холод, голод, одиночество, пустота и тщета жизни и все остальное вместе взятое. Я иду встречать рассвет. Я, самоубийца…
…Она стояла за перилами моста, на самом краю, чуть качаясь под порывами ветра, но еще держась руками за перила. От нее за сотню метров несло молодой горячей кровью, а еще – горем, безысходностью и адреналином. Еще вчера она могла бы стать, хм, источником моего питания, хотя, впрочем, привкус гормонов страха в крови меня устраивал далеко не всегда. Она была совсем молоденькая даже по человеческим меркам, лет двадцати или около того, одетая в плохонькую для такой погоды курточку и старенькие джинсы. Ветер трепал ее волосы, в их длинных прядях мелькнуло ее лицо, - бледное, почти бескровное, с глазами, полными ужаса, отчаяния и боли.
У меня не было никаких сомнений в том, что она собирается делать. Она намеревалась прыгнуть с моста, но не в реку, а на асфальт набережной, простертой под ней. Воображение тут же услужливо нарисовало мне картину того, что произойдет через несколько минут или, быть может, даже секунд, поскольку в том, что девушка, хоть и боится сделать роковой шаг, все-таки прыгнет с моста, я не сомневался. Я отчетливо увидел ее лежащей на асфальтированной дорожке, с неестественно вывернутыми рукой и шеей, запекшейся струйкой крови изо рта и широко распахнутыми мертвыми глазами, в которых уже никогда не отразится небо…
Черт, откуда у меня такие мысли? Что за дешевый романтизм и размазывание розовых соплей? Да что мне за дело до этой девчонки со всеми ее проблемами? Пусть прыгает себе, сколько угодно и разбивается в лепешку! Разве я не собираюсь через несколько часов повторить ее же поступок, правда, слегка иным способом, но все же? Хотя… это что, мне предстоит несколько часов гулять по набережной в ожидании рассвета, созерцая ее остывающий труп или просто думая о нем? Хрен ее заберут до утра, даже если кто-то позвонит в милицию! Блин, да остановите же ее кто-нибудь? Вы же люди, вы же считаете себя гуманистами, - так какого же черта вы проезжаете в своих машинах мимо девчонки, которая совершенно очевидно собирается сигануть с моста? Вы стыдливо отворачиваетесь и делаете вид, что ее здесь вообще нет! Вам что, ее абсолютно не жалко?
Я поймал себя на том, что думаю о жалости к этой девчонке в тот момент, когда она, наконец, решилась на свой прыжок и начала потихоньку отпускать руки. Течение времени остановилось для меня, а потом потекло в замедленном ритме. Я увидел, как девчонка медленно, словно во сне отпускает прутья решетки одной рукой, другой все еще держась за перила, как заносит ногу над черным провалом пустоты под мостом. Я даже не понял, зачем и почему я это делаю. В какое-то мгновение я оказался рядом с ней, и в тот миг, когда она уже отпустила руки и должна была начать падать, схватил ее за плечи, а потом одним движением перекинул ее через перила моста к себе, на мгновение прижав ее и почувствовав, как бешено колотится ее сердце, как пульсирует ее кровь, и понял: она еще не понимает, что не сделала задуманного, и что я помешал ей в этом.
А еще через мгновение она это осознала. Она вырывалась, крича, как раненый зверь, била меня маленькими холодными кулачками, царапалась и кусалась. Кажется, она даже расцарапала мне щеку, - я почувствовал, как по ней потекла кровь, и девчонка измазалась. Созерцание моей собственной крови на ее лице было для меня просто невыносимо. Я схватил ее в охапку и потащил прочь с моста по лестнице, спускающейся на набережную, одной рукой придерживая ее, чтобы не слишком вырывалась, а второй стирая платком с ее бледной физиономии свою темную кровушку. Когда мы спустились, она перестала дергаться, - похоже, смирилась с тем, что сигануть с моста ей уже не удастся. По крайней мере, в эту ночь.
Погода не слишком располагала для прогулок по набережной в ночной час, и вокруг не было ни души. Девчонка тихо всхлипывала у меня под мышкой и больше не пыталась сопротивляться. Оглянувшись вокруг, я увидел скамейку, куда, не слишком церемонясь, опустил девчонку. Она села, словно на автомате, и продолжила рыдать. Я молча уселся рядом.
Мы сидели, не глядя друг на друга, и молчали довольно долго. Она тихо плакала, я не спешил уходить, даже не понимая, зачем мне нужна эта девчонка. Никаких конкретных мыслей в голове не было, кроме одной: все с самого начала пошло не так, как надо, и теперь мне совершенно не понятно, смогу ли я  сегодня нормально умереть.
-Зачем ты это сделал? – внезапно спросила она тихим, безэмоциональным голосом.
-Что?
-Зачем ты это сделал? Зачем ты остановил меня? Тебе что, больше всех надо?
Я промолчал. Я и сам не знал, зачем я это сделал, и почему оказалось так, что сделать это больше всех надо оказалось именно мне, а не ее сородичам по людскому племени.
-Как тебя зовут? – вместо этого спросил я.
-Лиза.
-Я Макс.
-Если  ты думаешь, что я скажу сейчас, что мне очень приятно, то ты ошибаешься, - горько усмехнулась она.
-Не сомневаюсь, - в тон ей ответил я, - Ты хоть понимаешь, что ты сейчас пыталась сделать?
Она замолчала. Похоже, отвечать на мой вопрос она вообще не собиралась, и меня начало это злить.
-Ты понимаешь, что ваша человеческая жизнь и без того короткая? Ты думаешь, что сейчас бы сиганула с моста и на этом закончились бы твоя старая жизнь, и началась новая, светлая и прекрасная? А ты в курсе, что ваших самоубийц не отпевают в церкви? Что самоубийцы уже не возвращаются в этот мир? Что одна, такая как ты, несет проклятие всему твоему роду на семь поколений вперед? Что в лучшем случае, ты просто перестанешь быть, в худшем – попадешь в некое ужасное место, из которого уже никогда не выйдешь? Насчет этого ужасного места, - я точно не знаю, так ли это, но вы, люди, по крайней мере, в это верите!
Мне самому стало тошно от тех банальностей, которые я говорю, а еще больше, - от того, что все это я говорил ей абсолютно искренне.
-А что? – спросила она с горьким сарказмом в голосе, - где-то есть место, еще более ужасное, чем этот мир?
-А ты представь, что ты никогда больше этот мир не увидишь! Вот эту осень, которая сейчас обжигает холодным ветром, а завтра принесет умиротворение «бабьего лета». Не почувствуешь запах осенних листьев, влажных от ночного тумана, не услышишь, как они шуршат под твоими ногами. А потом придет зима и укроет землю снегом, который будет падать с черного неба то маленькими блестящими звездочками, то огромными белыми хлопьями, но ты этого тоже уже не увидишь! Не увидишь весну с ее первыми клейкими листьями и флюидами безумия в воздухе…
Господи, что это я такое говорю? Все это было во мне когда-то, но давно умерло, погребенное под толстым слоем моей душевной коросты. Так откуда же во мне это сейчас? Из какого тайника моей души внезапно вырвалось? Неужели это никуда не уходило, а просто спало во мне глубоким сном, а эта девчонка встряхнула, разбередила, растревожила своим дурацким поступком…
Она удивленно посмотрела на меня:
-Ты художник?
-Почему ты так решила?
-Сейчас ты говорил так, как мог бы сказать только художник. Я сама когда-то все это рисовала… потому, что так чувствовала… Я хотела стать художником… У меня осталось несколько картин… То, о чем ты говорил, только красками, а не словами… - внезапно она дернулась и перешла на более резкий тон, - Ты бы еще про лето сказал! Блики солнечных зайчиков на бирюзовой теплой воде, и все в таком роде, - в ее голосе смешивались боль и издевка.
-Нет, - я пожал плечами, - насчет солнечных зайчиков я бы вряд ли так сказал. Скорее, вспомнил бы лунную дорожку на черной глади и тонущие в омутах звезды. Мне, знаешь ли, это ближе… Нет, Лиза, я не художник. Я что-то вроде писателя. Был, точнее.
-Что ты писал?
-Хрень всякую. Чернуха, порнуха, мокруха. Детективы. – Я перечислил ей название нескольких своих отвратительных книг, но они ни о чем не сказали ей.
-Извини, я их не читала. В последнее время я вообще старалась не читать ничего грустного и тяжелого, просто не было сил.
-Я и другое писал. Это не издавалось. Где-то у меня и сейчас валяется, наверное. Что-то про одинокие души и поиски смысла жизни, - почему-то вырвалось у меня.
-Почему это не издавалось?
-Мне сказали, что это не интересно.
-Кому как. Мне бы, может быть, это понравилось.
Между нами снова повисло молчание. Я чувствовал, как колотится ее сердце, и почему-то мне хотелось, чтобы оно продолжало биться дальше. Рядом со мной. Всегда. И я никогда бы не позволил себе… А еще, мне очень захотелось увидеть ее картины.
-У тебя есть сигареты?
-Я не курю, Лиза. И тебе не советую.
Она опять нервно усмехнулась:
-Ну, конечно, это же вредно, а ты, как я вижу, весь такой правильный!
Ну да, конечно, я очень правильный, а еще праведный. Правильней и праведней просто некуда!
-У меня, знаешь ли, другие пороки. Тебе такие и не снились.
-Неправда, - внезапно сказала она, на этот раз серьезно, без тени издевки, - ты добрый и хороший.
Я ничего не ответил. Мне не хотелось соглашаться с ней, потому что это было бы ложью. Мне не хотелось и разочаровывать ее. Наверное, сейчас ей очень нужно, чтобы рядом оказался кто-то добрый и хороший. Как это было нужно мне пару часов назад, когда меня не сочла нужным остановить Клэр.
-Лиза, зачем ты хотела это сделать?
Снова молчание. Но я почувствовал, что теперь я, скорее всего, уже дождусь ответа, и не торопил ее.
-У меня бабушка умерла, - наконец, сказала она.
-Понимаю, для вас, людей, потерять близкого человека, - это горе, - сказал я, - но если ты говоришь, «бабушка», то, как я полагаю, она была уже… гм, немолодой, и все случившееся с ней, естественно. Таков закон вашей человеческой жизни: старые уходят, но молодые должны жить дальше… Или я чего-то не понимаю?
-Мне просто незачем жить дальше, - сказала Лиза, - в последние два года я жила только для бабушки. Теперь ее нет и жить незачем и не для кого… и я разучилась жить по-другому…
-Подожди… Но ведь у тебя, кроме бабушки, должны быть родители, подруги, парень или с кем ты там встречаешься…
-Отца я никогда не знала. Моя мама умерла, когда я родилась, и меня всю жизнь воспитывала бабушка… Бабушка Нина… Она заменила мне родителей, она любила меня, во всем мне помогала… Ближе и роднее, чем она, у меня никого не было, понимаешь?
Я ее понимал. У нее был хоть кто-то близкий, кого ей было больно потерять. Мне всегда хотелось, чтобы у меня тоже был кто-то близкий, кого бы я любил, и кто бы любил меня, и с кем было бы невыносимо расстаться. Не случилось.
Тем временем Лиза продолжала.
- Два года назад у нее случился инсульт, ее парализовало. Я вызвала врачей, они сказали, что она не жилец, и в худшем случае, через неделю я похороню ее. Лечить ее они отказались, потому что старики для них – не люди. Бабушка прожила еще два года, только потому, что я любила ее и ухаживала за ней. Я ушла из института, потому что стипендии и ее крошечной пенсии не хватало на лекарства, стала работать, по полдня, по сменам… Моя жизнь превратилась в замкнутый круг: дом - работа, работа – дом… Да, еще по пути домой - аптека, лекарства… Смыслом моей жизни стала забота о бабушке. Подруги… - тут она горько усмехнулась, - подруги растаяли очень быстро. Ведь я больше не могла жить  так, как жила раньше, им стало со мной неинтересно. А парень… его хватило только на две недели, а потом он исчез…
Все верное, девочка. Так оно обычно и бывает у вас, людей. Вы спешите жить, потому, что ваша жизнь слишком короткая. Вам некогда терять свое драгоценное время. Вы оставляете ненужных вам детей в приютах или просто выбрасываете их на улицу, сдаете родителей, ставших для вас обузой, в дома престарелых, вы бросаете тех, кого называли любимыми, узнав, что они тяжело больны… Мне ли осуждать вас за это? Ведь я не человек, и в моем распоряжении была бы вечность, но я не уверен, что не поступил бы так же, попади я в аналогичные ситуации. Мне легко осуждать вас за это, но каким бы оказался я? Едва ли лучше… Только почему сейчас мне искренне жаль эту девочку, и я ловлю себя на том, что я бы ее – не бросил? Я, который столько раз бросал женщин, и которые, впрочем, столь же часто бросали меня. Я не бросил бы Лизу, потому, что она не такая? Потому, что такой, как она, у меня никогда не было? А может, и были, но я не задумывался об этом, когда их бросал… Чем я лучше? Добрый я и хороший, как же!
- Неделю назад бабушка умерла. Она просто не могла больше жить… Прости, я не буду рассказывать тебе, как она уходила. Это слишком тяжело…Все мои деньги ушли на похороны, пришлось даже брать в долг у соседей… Ты ведь, наверное, знаешь, сколько денег нужно, чтобы похоронить человека по-человечески?
-Я… честное слово, как-то не задумывался об этом. Как-то очень давно не приходилось никого хоронить.
-Значит, еще придется, - резко бросила она, - У тебя есть родители?
-Были.
-Они умерли?
-Их убили.
-Извини. Прости меня, пожалуйста.
-Проехали, это было очень давно и уже не болит. Ты… лучше давай о себе.
-Я заняла деньги у соседей. За то время, что я занималась похоронами, меня уволили. Мне нечем отдать долг. У меня нет работы. У меня нет никого в этом мире. У меня нет смысла жизни. Он ушел вместе с бабушкой. Я не знаю, как жить дальше. Я никогда уже не буду прежней, понимаешь? Я не могу больше верить людям. У меня нет друзей. Я разучилась жить так, как живут мои ровесники, да я и сама больше не могу и не хочу так жить. И еще. Я не хочу доживать до старости и уходить так тяжело… У бабушки была я, а у меня никого не будет. А если и будет. – я не хочу быть им в тягость. Лучше уйти сейчас. Вот, собственно, и все.
Она уже не плакала. Говорила тихо и как-то очень четко, и каждая фраза ее была наполнена болью. Я понимал, что все это для нее очень серьезно и безумно горько, но… возможно, не будучи человеком, я действительно чего-то не понимал? Я не видел в произошедшем с ней реального повода свести счеты с жизнью.
-Я понимаю, что сейчас тебе плохо. Ты оказалась в тяжелой ситуации, потеряла близкого человека, у тебя денежные проблемы, и никого нет рядом. Но ведь все может измениться уже завтра, послезавтра, через несколько дней. Ты сама можешь все изменить!
-Я и пыталась все изменить. Ты помешал.
-Твоя бабушка, видимо, очень сильно просила Кого-то Свыше помешать тебе сделать эту глупость!
Ну да, усмехнулся я в душе своей же собственной мысли, а попутно этот Кто-то Свыше решил помешать и мне, потому что, похоже, лучшей кандидатуры помочь этой девочке почему-то не нашлось. Или я Ему тоже зачем-то на этой Земле понадобился?
-Ты не пыталась ничего изменить, - продолжал я убеждая то ли ее, то ли самого себя, - ты шла по самому простому и самому неправильному пути. Почему вы, люди, этого не понимаете? Почему, чуть что, вы сразу опускаете руки, лезете в петлю, режете вены, прыгаете с мостов, глотаете таблетки? Потому, что для вас это проще, чем попытаться подняться над вашими проблемами? Почему вам больше нравится ныть и жалеть себя, чем попытаться быть сильными? Проще, чем попробовать все изменить своими силами, а не ждать, что кто-то придет и поможет вам? Почему вы, люди…
-Почему ты все время говоришь «вы, люди», словно это к тебе не относится?
-Потому что я не человек.
-Ах, ну да, в трудную минуту мне явился ангел - спаситель! – опять сарказм.
-Ангел? Нет, так меня еще, пожалуй, никто не называл!
Она посмотрела на меня, я ей откровенно улыбнулся. Видимо, она что-то поняла, потому что как-то слегка испуганно отвернулась и замолчала. Я думал, что она сейчас встанет и уйдет, но она так и продолжала сидеть рядом со мной, думая о чем-то своем. Мне почему-то вдруг захотелось ее обнять. Я поймал себя на мысли, что совершенно забыл о том, зачем сегодня вышел из дома, и еще, что, пожалуй, после всего, что я сейчас тут ей наговорил (ей ли только? А может, и себе?) я вряд ли совершу то, что задумал. По крайней мере, не этим утром и не в ближайшее время. Да мне уже и не хотелось. Мне хотелось, жить и знать, что она живет тоже. И что она где-то рядом. И что я ей нужен.
-Забавно, - наконец, подала голос Лиза, - ты - не человек, но, в отличие от людей, ты не прошел мимо, а почему-то захотел меня остановить…
-Знаешь, скажу тебе честно. Если бы на твоем месте был я, едва ли кому-то из вампиров было бы до меня дело! – мне вспомнилась реакция Клэр.- Мы в большинстве своем ничем не лучше вас. Вспоминаем о жалости лишь тогда, когда нам хочется, чтобы жалели нас. А когда необходимо пожалеть другого, у нас, чаще всего оказывается слишком много неотложных дел.
-Но вот у тебя же неотложных дел не оказалось!
-Как знать, может, они и были, но теперь я их отложил. Надолго. Или насовсем. Повторяю, если бы я был на твоем месте…
-Но ты же не собираешься быть на моем месте?
-Я собираюсь быть на своем. И, поверь мне, на этом моем месте я тоже едва не насовершал ошибок. Если бы сегодня не встретил тебя.
-Перекусал бы полгорода? – она робко улыбнулась. – А теперь тебе расхотелось? Аппетит пропал?
-Примерно так. Я хочу посмотреть твои картины! Только уже не сегодня, потому, что скоро рассвет, а это, знаешь ли, для меня чревато. И вообще, я хочу просыпаться каждый вечер и знать, что где-то на свете есть ты. Потому, что никому еще, кроме тебя, я никогда всего этого не рассказывал! Ты говоришь, что тебе больше не для кого жить… А если я попрошу тебя жить ради меня? Давай попробуем, Лиза? Ты попробуешь жить ради меня, а я – ради тебя, и посмотрим, что из этого получится?
-Кажется, я поняла, Макс - выдавила из себя Лиза, - я буду жить ради тебя, чтобы у тебя постоянно под рукой была еда…
-Ничего ты не поняла! – возмутился я.
-Ты будешь пить мою кровь на завтрак, обед и ужин…
-Не самая лучшая идея!
-Это еще почему?! – забавно, теперь, похоже, она начала возмущаться.
-Потому, что я не буду пить кровь того, ради кого живу! Если, конечно, ты сама меня об этом не попросишь! И если ты тоже не захочешь жить вечно, как и я, и любезно не согласишься выпить пару капель моей крови!
Может, и не надо было этого ей говорить? Потому, что она опять надолго замолчала. Я слегка напрягся, - часа через полтора должен был наступить рассвет…
-Макс… - она как-то нерешительно взяла меня за руку, - а ты… действительно существуешь, или ты глюк?
-Посмотри, - я продемонстрировал ей царапину на своей щеке, - это ты меня поцарапала, когда я тащил тебя с моста. Так я глюк?
-Тебе… больно?
-Да ерунда. Где ты живешь? Я провожу тебя. И, пожалуйста, пообещай, что ничего не будешь делать с собой до завтрашнего вечера. А вечером я приду к тебе, и мы подумаем, как быть с твоими долгами, и с работой, и вместе посмотрим твои картины...
-Я…не могу возвращаться туда… Там все напоминает о бабушке. Я боюсь, что не выдержу там.
Я посмотрел на небо. До рассвета оставалось все меньше. Лиза дрожала на скамейке, - казалось, только сейчас, когда стресс немного отпустил ее, она стала ощущать холод.
-Скажи, если я… предложу тебе пойти сейчас ко мне, ты не подумаешь, что я…
-Не подумаю. Захочешь укусить, - все равно ведь укусишь! А все остальное… Мне уже все равно!
-Пошли, - я, наконец, обнял ее, и мы вместе поднялись со скамейки, - отдохнешь, поешь и поспишь. Я тебя не трону. Обещаю, что с тобой не случится ничего того, чего бы ты сама не хотела.
-Почему-то я тебе верю, - вздохнула она.
-Потому что я добрый и хороший, - я рассмеялся.
-И еще… Я потом покажу тебе свои картины, но ты дашь мне почитать свою книгу. Ту, что не издали!
-Ах, эту! – у меня вырвался вздох облегчения, - я уже испугался, что ты хочешь читать мои детективы!
…Когда мы вернулись в мой дом, первым, что я услышал, едва переступив порог, был голос Софьи Абрамовны:
-Ну, наконец-то, вернулся! Я так и знала, что никуда ты не уедешь. И все-таки, согласись, с твоей стороны это бессовестно, - заставлять старую, больную женщину не спать всю ночь, караулить твое хозяйство, потому что ты не удосужился запереть дверь, кормить твою кошку, хотя у меня есть тридцать своих!
Навстречу мне выскочил черный котенок. Лиза сразу взяла его на руки.
-Софья Абрамовна, это Лиза. Она… поживет у меня…
-А ты все-таки меня послушался, Максим! – Софья Абрамовна удовлетворенно посмотрела на Лизу, - наконец-то привел нормальную, человеческую девушку!
Я как-то смутился, чего со мной не случалось почти триста лет моей жизни.
-А какую я должен был привести? Нечеловеческую, что ли? С зелеными щупальцами?
-Да ладно, что я, не понимаю, что ли? – улыбнулась старушка, - ты, Максим, иди спать! Тебе пора, вон, солнце уже поднимается. И тебе, девочка, тоже не мешало бы отдохнуть! Но сначала мы с тобой пойдем на кухню, приготовим завтрак, да попьем чайку, а я тебе расскажу кое-что про Максима, и как с ним надо обращаться…
-А что, - улыбнулась Лиза, - есть какая-то инструкция по пользованию Максом?
-Еще бы, - подняла указательный палец бабулька, - он у нас существо особое, ночное, иногда не совсем обычную пищу употребляет… Но инструкция не так уж и сложна. Максим – не самое худшее, что тебе могло бы встретиться…Какая разница, человек он или вампир, если он по сути своей порядочный?
-Софья Абрамовна, так вы знали…- растерялся я.
-Деточка, есть ли в мире хоть что-то, чего не знает Софья Абрамовна? Иди, иди в свою «тайную комнату», и не забудь о том, что ты тоже должен будешь кое-что дать Лизе. Если ты до сих пор не догадался: то, что ты собирался предложить мне, и то, от чего я отказалась. Мне это не нужно, а вот ей – пригодится.
С этими словами старушка буквально силой втолкнула меня в комнату, которую я считал тайной. Следом за мной юркнул черный котенок.
«Инструкция по пользованию Максом! - подумал я, - Надо же такое придумать?! Наверное, жизнь все-таки стоит того, чтобы жить, хотя бы ради таких вот приятных неожиданностей!».
18-23.09.2008